«Какие они, бретонцы?» - спросил бы меня любознательный читатель. Пока
выясняется, что у меня о них сложилось ложное представление по двум моим
марсельским друзьям, мнящими себя бретонцами. Оба они - патриоты. Сей факт
выражается в том, что они с грустью рассказывают о жестоком французском
завоевании их гордого, уже тогда страдающего народа, и постоянных репрессий их
богатых культуры и языка. Оба они под два метра, очень пузатые и носатые. Мне,
как обладательнице маленького, веснушчатого носа пипкой (ой, как несолидно! В
моём-то возрасте!), эта черта их личности сразу же бросилась в мои раскосые
глаза. Оба Жаны, но не только. Один Жан Пьер, другой – Жан Ив. Помимо рассказов
о жестоких испытаниях, выпавших на долю их народа, патриотизм Жан Пьера выражается
в том, что он «свободно владеет бретонским». В доказательство он поёт и говорит
что-то на странном языке, который относит к кельтским. Заявляет он об этом
очень смело и громко, пользуясь тем, что бретонским владеют от силы человек 200
(во всяком случае они так считают сами), которых вряд ли встретишь в Провансе –
так далеко от их естественной среды обитания.
Жан Ив бретонского не знает. Поэтому его патриотизм проявляется в манере
одеваться. Он носит штаны персикового цвета и шёлковые кокетливые «типично
бретонские» шарфики ярких цветов с мелким узором в виде цветочков или бабочек.
Жан Ив говорит, что бретонцы были такими бедными, что их жёны перешивали им
остатки истрёпанных парусов, которые изначально были красными. (Принц Асоль
тоже, небось, щеголял в персиковых штанах.) А теперь вообразите себе такого
двухметрового пузато-носатого дядю с морской походкой (он капитан дальнего плавания в отставке «Лопни моя селезёнка!») в таком элегантном
одеянии, прогуливающегося в центре Марселя посреди маленьких, смуглых и юрких
южан. Вы его сразу узнаете и по узбекской тюбетейке. (Я ему подарила. А как
же!)
Кто бы мог подумать, что однажды я окажусь на их исторической родине в их
естественной им среде. Интересно, что соседние норманцы, они из викингов, чем
очень гордятся, на французское нашествие и подавление не жалуются. Корсиканцы
же недовольны французами и их политикой, но выражают это не так обречённо, а
наоборот, очень даже темпераментно.
О нормандцах я могу судить только по трём персонам. Это первая и покойная
жена маркиза, за которым я когда-то была замужем. (За маркизом замужем, а не за
его покойной женой. В наши дни такая оговорка очень уместна) (В начале моего
блога о нём есть немало правдивых историй, как и о Жан Иве и Жан Пьере. Правда,
я им дала вымышленные имена. Не помню какие, но вы их с лёгкостью узнаете).
О её внешности я могла судить по её многочисленным портретам во всех
возможных ракурсах, одеяниях и жизненных ситуациях, плотно увешивающим все
стены маркизовского родового замка. А о её наиположительнейшем характере и
привычках по назидательным, мне в укор, рассказам безутешного маркиза. Но вот
других двух нормандок – мать покойной и её сестру - я знала воочию и не только,
к сожалению. Мама эта любила фальшиво петь пронзительным голосом во время
аристократических семейных посиделок.
Трёх этих дам отличала в Провансе (и не только) особая корпулентность. У
всех троих рост был около метра восьмидесяти, тонкие, маленькие ножулечки и
большушие груди. Сочетание красивое, но непрактичное. Груди эти, если не
уравновешиваются задами, как в этом конкретном случае, не способствуют
устойчивости их носителей. Люди эти постоянно заваливаются вперёд, переламывая
себе свои грациозные конечности. Поэтому тёща маркиза частенько передвигалась
при помощи костылей. (Особо проницательные читатели по этим моим замечаниям
наверняка догадались, что у меня большие, крепкие ноги, на которых я хорошо стою и уверенно перемещаюсь в пространстве) Умерла она в возрасте 110-ти лет.
Когда я её знала, маркизова первая тёща была после операции на сердце. Ей вставили
батарейку. Она тогда всё жаловалась на здоровье, хотя выглядела прекрасно.
Выяснилось, что ей батарейку вставили, но не включили. То есть она больше года
носил в себе инородное тело. Врачи и остальные тоже очень удивлялись живучести
бравой старушки.
Она мечтала, что её дочь – Кати, здоровенная дылда с раннего детства, будет
балериной. Вот она, слепая материнская любовь. Когда маркиз мне показал
фотографию этой Кати в пачке и на пуантах, у меня дыхание в зобу спёрло. Такого я
никогда не видела, и вряд ли увижу. Из этой балерины можно было сделать по
крайней мере четыре нормальных, если не больше. Конечно же партнёра у бедной
Кати не было. А сколько денег ухлопала бедная маркизова тёща на частных
хореографов! И сколько этих хореографов годами цинично наваривалось! В
Советском Союзе это было бы невозможно!
Да, я отвлеклась. Мы говорили о бретонцах. Так вот, те редкие бретонцы,
которых я здесь встретила (мне кажется, что англичан здесь больше, чем
коренного населения. Понаехали тут! Климат и природа те же, а земля дешевле.)
все на одно лицо и фигуру. Маленькие, скуластые и розовощёкие. Мой сосед
(ближайший за двадцать километров) – художник рассказал, что до Ковида они все
частенько собирались за бутылочкой сидра и гречневыми блинами (берк!) и пели
бретонские песни. Рассказывал он об этих сходках с явным сожалением, которое я
не разделяю. После Жан Пьера я познакомилась с бретонскими песнопениями через
ю-туб (современный источник мудрости и кладезь познания, да будь он благословенен).
Вы и сами можете сходить потом по ссылке, которую я вам дам, если очень
попросите. Есть тут три брата Морван (это их фамилия), то есть было три,
осталось два. Они трепетно сохранили вымирающую богатейшую культуру песенного
творчества. А передала его им их матушка. Есть и эти редкие кадры. Все четверо
они на одно лицо. Как, впрочем, и все бретонцы. Где там мать, а где сыновья
можно догадаться только по головным уборам.
И все они родом из моих мест. Как-то я прогуливалась и заглянула на огонёк
к их то ли внуку, то ли племяннику. Мало того, что они все на одно лицо, так у
них и возраст не определить. Причём и одет он был также, как и его знаменитые
родственнички – клетчатая рубашка и кепка. Я аж ахнула. Реми, так его зовут,
снисходительно улыбулся и сказал, что он не один из тех, знаменитых. Тут меня
осенило, что тем-то уже лет под сто будет. А этому вроде лет пятьдесят –
восемьдесят. Представляю себе, какое впечатление я ему оставила.
На сборишах этих они, хорошенько угостившись, поют и танцуют. Песни эти
таковыми назвать трудно. Хотя судите сами. Ну и танцы им подстать. Танцуют они в
сабо. Все встают вкруг, в обнимку, это как сертаки или грузинские массовые
мужские танцы, но не прыгают, выделывая замысловатые коленцы, а просто мелко
трясутся. Набиваются плотно в ограниченном помещении и слегка подпрыгивают в
ритме, который только и остался в песнях. Может, когда-то там были и мелодии,
но, видимо, со временем, да под французским пагубным
влиянием....того....аминь!, так сказать. В общем, вы не пожалеете, что незнакомы
близко, непосредственно с этой прекрасной и богатейшей культурой.
Губошлёпная такая песня о несчастной, конечно же, бретонской любви. У вас
для этой песни наверняка слишком много зубов. Особенно передних.
Перевожу с
бретонского, я ж полиглот.
«Ты, любовь моя Мари,
Ухожу я в море.
Ты за Яна выходи,
Не вернусь я вскоре.
Дан-дан-дан дан дан дан дан
Дан-дан-дан дан дан дан дан
Дан-дан-дан ла леру»
Это вам не "...это что пино пино..."